Глава 11
ДИТЯ СВЕТА И ТЬМЫ

   – Улита, ты закончила? – нетерпеливо спросил Арей.
   – Вроде того. Остался последний штрих.
   Улита отошла в сторону. Белое птичье перо у нее в руках было перемазано желчью вепря.
   – По-твоему, это на что-то похоже? – спросил у Улиты Мефодий, созерцая сложную фигуру на полу.
   – Не встревай! На критиках опыты ставят, когда крыс не хватает! – огрызнулась Улита.
   Первой в руну шагнула Даф, за ней Мефодий с висящим у него на поясе мечом Древнира и, наконец, Арей в нагруднике и шлеме. Он кивнул Улите, и его секретарша, присев на корточки, провела пером последнюю черту, завершив руну.
   Края руны вспыхнули. Контуры Улиты, стоявшей снаружи, постепенно становились прозрачными.
   – Удачи! – крикнула она.
   Мефодий тоже хотел крикнуть что-то на прощание, но Улита явно не могла его услышать. Все вокруг внезапно изменилось. Он понял, что стоит на белом песке. Прямо перед ним расстилалась огромная равнина. Она была такой плоской, что казалась выгнутой. Особенно это подчеркивалось скошенной линией горизонта. Солнце точно прилипло к прожаренному небу. Чуть дальше на теле равнины торчали уступы и скалы, напоминавшие зубцы на спине у дракона.
   – Дальше пешком. Начиная с этого места от наших рун уже не будет никакого толка. Небольшую магию сохраняют лишь артефакты. Видите те скалы? Там начинаются Срединные земли, – сказал Арей.
   – А где это географически? – спросил Мефодий.
   – Географически? Забудь это слово. На лопухоидных картах этого места нет. Впрочем, Эдемский сад и Аид на глобусе также не отмечены. Что совсем не мешает им существовать, – сказал Арей и, не оглядываясь на Мефодия и Даф, быстро пошел вперед.
   Долго, очень долго они шли по каменной спирали между скалами. Кое-где попадались островки коричневатой земли с чахлыми деревцами. Солнце бездумно жгло пески. Небо казалось перевернутым и неправильным. Что-то в нем было такое, что рождало у Мефодия ощущение фальши, которое бывает порой, когда смотришь плохой фильм или бродишь среди киношных декораций. Вместо дома существует одна лишь передняя стена, а дверь салуна ведет в никуда. Эти же декорации были вполне натуральны – живые деревья, раскрошившиеся скалы…
   Но все равно ощущение нереальности, неправильности настигло теперь Мефодия. Нахлынуло, затопило. Он ощущал себя пауком, который бегает по дну банки, а на него сверху смотрит кто-то могучий и непознаваемый. Они были точно на огромной, совершенной, выполненной в малейших деталях съемочной площадке, которая потому только и была ненастоящей, что выглядела слишком настоящей…
   Вот маленькое пересохшее озерцо, а вот около – не правда ли, очень уместно? – старое дерево с искривленным стволом. В пустыне чахлой и скупой, на почве, зноем опаленной… Ну просто в лучших традициях! Все было кстати, очень кстати, так кстати, что Мефодий наконец понял: срединные земли были таким же созданием древних, как и Храм Вечного Ристалища.
   – Да, – сказал Арей, прочитав его мысли. – Срединные земли – это часть Храма. Их не существует отдельно.
   Барон мрака шел крупными шагами, зорко поглядывая по сторонам и точно забыв о своих спутниках. Она не снял даже шлем и раскаленный нагрудник. Пылающего солнца для него словно не существовало. Даф тоже выглядела свежей и тренированной. Мефодий с трудом успевал за ее стремительным легким шагом и переходил порой на смешную рысцу. Один раз после такой рысцы, позволившей ему не отставать, он заметил, как Арей и Даф обменялись понимающими, насмешливыми взглядами, и, рассердившись на себя, нагнал Арея.
   В трещинах камней кое-где попадались маленькие ящерки. У скалы Мефодий увидел выбеленный веками скелет дракона. На его черепе отдыхал большой гриф с голой шеей. Депресняк спрыгнул с плеча Даф и, выгибая спину, решительно направился к грифу. Гриф спокойно ждал. Приблизившись шагов на семь, Депресняк повернулся боком, сощурил глаза и стал медленно подходить. При этом он упорно глядел не на грифа, а чуть в сторону, как будто думая одурачить глупую птицу. Гриф расправил крылья и сделал тяжелым клювом быстрое фехтующее движение в пространство, тоже словно никак не связанное с приближением Депресняка. Оба играли в одну игру: кот – что он просто проходит мимо, гриф же – что он не замечает кота.
   – Ставлю золотой слиток на грифа, – сказал Арей.
   – А я на Депресняка… Ставлю штангу Эди Хаврона и семь вилок из его ресторана! – сказал Мефодий, решив поддержать Даф.
   – Не надейтесь, что я дам покалечить моего котика! Он у меня и так весь в шрамах! Все его бьют, один он, лапуля, никого не обижает! – недовольно заявила Даф.
   Она достала флейту – Мефодий едва успел заметить это быстрое движение – и отогнала грифа прицельной маголодией. Гриф неохотно соскочил с драконьего черепа, разбежался и тяжело взлетел.
   – Странная вещь… Я считал, полетная магия здесь блокируется, – пробурчал Арей, без вдохновения косясь на флейту Даф и потирая пальцем ухо.
   – Возможно, гриф, как мой кот, летает без магии… – заметила Даф.
   Арей кивнул, соглашаясь с ее предположением. Депресняк увязался было следом за грифом, но отстал и, облетев ближайшую скалу, вернулся на плечо Даф.
   – Снова бедняжечке не дали никого убить, а счастье было так возможно! – хмыкнул Мефодий.
   – Ты ничего не понимаешь! Мой котик очень ранимый! – обиделась Даф.
   – Да уж, ранимый… В упор из пулемета… – уточнил Мефодий.
   И вновь потянулись скалы. Прошел час, Другой, третий… Время сжаривалось в маслянистый бесформенный ком. Мефодий уже не мог без рези в глазах смотреть на пылающий нагрудник Арея. Он почти не ощущал шагов, но каждый шаг отдавался в его ушах низким противным гулом. Когда все совсем уже слилось у него перед глазами и он готов был рухнуть на песок, что-то изменилось. Скалы расступились. Бешеное солнце разом ослабило свой жар, будто неведомый режиссер подал знак осветителю.
   В небо взметнулись неохватные мраморные колонны. Они были так огромны, словно подпирали небосвод. Арей, увидевший колонны несколькими мгновениями раньше, резко остановился, точно грудь его встретила невидимую преграду. Дафна, следовавшая за Ареем, упустила момент остановки и ткнулась носом ему в спину. Депресняк свалился с ее плеча и хладнокровно принялся вылизывать заднюю лапу. Он единственный остался равнодушен к тому, что было теперь перед ними.
   Арей осторожно, точно прислушиваясь к своим ощущениям, сделал несколько шагов вперед. Потом пару шагов назад. Остановился и тяжело сел на камень, положив рядом шлем.
   – Дальше вы пойдете одни. Что-то велит мне остаться. Признаться, я и раньше подозревал нечто подобное, – сказал он.
   – Это приказ? Вам приказывают остаться? – спросила Дафна.
   Арей усмехнулся:
   – Нет. Это лишь пожелание. Небольшое такое, скромное пожелание древних. Но есть пожелания, в которых больше силы, чем в любом приказе. Увы… выбора нет!
   – А мы?
   – Я буду ждать вас здесь. Вы должны подойти к Храму, пройти лабиринт и принести то, что найдете в дальней комнате… Мефодий, запомни, на первую из плит ты шагнешь лишь тогда, когда ощутишь, что можешь и должен это сделать. Не раньше и не позже. Жди прозрения. Лабиринт сам подскажет тебе, если… если тебе суждено…

***

   Они снова шли – теперь уже вдвоем, без Арея. Шли молча. Колонны приближались медленно, почти наползали. Порой Мефодию начинало казаться, что они не наползают, а отползают, повинуясь не законам физики, а внутреннему вдохновению. Почти совсем стемнело, когда они наконец оказались рядом с колоннами. Дафна дотронулась ладонью до крайней колонны.
   – Странно… Она не холодная, не теплая, а как-то пульсирует, – сказала она.
   – Не надо! Не трогай ничего! – воскликнул Мефодий. Он подошел к высокому мраморному порогу и остановился.
   Депресняк сделал несколько крадущихся шагов и остановился у ноги Мефодия. Его ноздри жадно втягивали воздух. Дафна забеспокоилась ,что кот перепрыгнет порог и окажется внутри лабиринта, но нет… Депресняк явно что-то чуял. Что-то такое, что было пока скрыто от Даф и даже от Мефодия.
   Даф тоже подошла к порогу. Она увидела множество одинаковых плит – черных и белых, слабо светившихся в сумраке и чередовавшихся как в шахматах. Размером каждая плита была примерно шага в два-три. Одни плиты чуть подрагивали, другие были неподвижны. Ковер плит мерцал, переливался – казался зыбким и не слишком реальным. Чем-то это напомнило Даф трясину, сверху которой кто-то бережно положил тонкие листы бумаги или хрупкие черные и белые льдины. На другой стороне лабиринта – Даф затруднилась бы точно определить расстояние – видна была приоткрытая дверь. Больше никого и ничего. Тишина.
   – Не нравится мне это все. Ох, не нравится! – вдохнула Даф.
   Мефодий молчал, поглядывая по сторонам рассеянным взглядом. Дафна даже не знала, думает ли он о лабиринте или о чем-то другом.
   – Уже пора? – спросила она немного погодя.
   – Нет, – сказал Мефодий.
   Он смотрел на переливающиеся, подрагивающие плиты. Плиты вздрагивали, перетасовывались у него перед глазами, как карты, и ему все казалось, что в их мгновенных сполохах есть какая-то система.
   Еще он вспомнил, что Арей говорил ему про интуицию – которая должна вдруг пробудиться в нем. Однако интуиция пока не пробуждалась. Вдохновения не было. Он испытывал лишь усталость. Не представлял себе, что может оказаться там, за дверью, и почему и для мрака, и для света так важно получить это.
   Он посмотрел на солнце – или то, что замещало солнце в этом странном, реальном и одновременно выдуманном мире. Оно уже почти закатилось. Теперь на его месте был лишь красноватый, опадающий за горизонт шар. С другой стороны – немного наискось – выползала бледная и томная луна. Мефодий неосознанно попытался сдвинуть ее глазами, как некогда двигал лунное отражение, но луна насмешливо осталась на месте.
   Мефодий вновь встал к порогу, на котором уже лежал Депресняк. Хвост кота чуть заметно подрагивал. Внимательный глаз смотрел в сторону лабиринта.
   Дафна, скучая, вытащила флейту и попыталась что-нибудь сыграть на ней – что-нибудь вполне безобидное. Однако тут – у самого лабиринта – маголодии не звучали. Из флейты не вырвалось ни единого звука. Более того, Даф ощутила слабый запах разогревшегося металла. Медная полоска, опоясывающая флейту, внезапно раскалилась и попыталась прожечь дерево. Это был тонкий намек, что магию здесь использовать не стоит, или последствия могут быть печальными.
   – Ну и не надо! – сказала Дафна и обиженно спрятала флейту в рюкзак.
   Вспомнив об интуитивном зрении, Мефодий зажмурился, представил себе повязку и попытался открыть во мраке ту самую крошечную световую целью Внутреннее зрение подчинилось легко и охотно. С такой готовностью, что Мефодий ощутил даже фальшь. Однако в лабиринте все равно ничего не изменилось. Закрытыми глазами он видел то же самое, что и открытыми.
   "Разумеется, а я чего хотел? Если бы все было так просто… Интуитивное зрение есть у каждого стража", – подумал он.
   Луна поднялась выше. Мефодий невольно взглянул на нее и… обнаружил вдруг, что луна стала ярче, белее, наполнилась слепящим светом… Рядом с луной зигзагом выстроились три звезды – одна крупная и две точно стражи по бокам. И еще Мефодий понял, что впитывает этот свет, пьет его жадно, будто парное молоко. Даф, случайно взглянувшая на Мефодия, так и застыла. Она явственно увидела две пульсирующие нити, связывающие его зрачки с диском луны. И еще три тонкие нити – нити звезд, скользившие к его вискам.
   Даф затаилась, боясь спугнуть лунную магию. Так прошла минута или две. Затем что-то произошло в небе. Расстояние между звездами изменилось, луна прошла критическую точку и… все погасло, пропало, исчезло… Но еще прежде, чем лунные дороги померкли, Мефодий ощутил такую наполненность силой, которой не было у него никогда. Он был переполнен, пресыщен, буквально икал от энергетической сытости.
   Биовампирский котик Депресняк кинулся было тереться об его ногу, но сразу заискрил и плюхнулся на камни в состоянии крайнего экстаза, напоминающего передоз валерьянки. Не совсем понимая еще, что с ним произошло, Мефодий шагнул к порогу и взглянул на плиты.
   Что-то изменилось. Большинство плит погасло, зато оставшиеся образовали дорогу. То, что прежде было хаосом мерцающих пятен, стало теперь тропой. Причудливой, светящейся, то и дело возвращающейся назад и вновь отважно и упрямо кидавшейся вперед. Иногда в тропе что-то менялось, что-то вспыхивало ярче, что-то гасло, что-то бледнело. Там же, где тропа пролегала прежде, появлялось вдруг черное бурлящее ничто, путь же к дальней двери начинал пролегать совсем в ином месте. Лабиринт был непредсказуем, но постоянно менялся. Он был сшит на живую нитку. Он сам был, наконец, живой нитью.
   Пространство раздвигалось вверх, вширь. Буслаев увидел вдруг и то, что было, и то, что есть, и даже то, что может случиться в ближайшем будущем. Сотни разных судеб, сотни путей – совсем коротких, просто коротких или даже длинных, у каждого из которых был свой финал… Возможности ветвились, и Мефодий подумал, что знать все – это все равно что не знать ничего. Абсолютная истина в неабсолютности всех и всяческих истин.
   – Ты что-нибудь видишь? – проверяя себя, спросил Мефодий у Даф.
   – Ну да, – удивленно ответила Даф.
   – Что ты видишь? Тропу?
   – Да нет… Просто плиты… – сказала она.
   – Такие же, как и прежде?
   – М-м-м… Ну да…
   Мефодий вновь повернулся к порогу. "Шагнешь только тогда, когда сможешь", – опять услышал он голос Арея и понял, что уже может. Терять время не стоило. Кто знает, как надолго останется у него этот странный лунный дар, не случится ли так, что…
   – Пошли! – сказал он Даф. – Шаги делать только после меня… На ту же плиту. Никакого отступления – даже малейшего. И еще одно… Не мешкай! Если плита вдруг погаснет, когда ты будешь на одной плите, а я на другой…
   – То мы никогда не встретимся? – быстро спросила Даф.
   – Примерно, – сказал Мефодий. Ему не хотелось говорить, что Дафна попросту перестанет существовать.
   Даф коснулась пальцем носа Депресняка.
   – Останешься тут! – приказала она ему. Депресняк мяукнул и перевернулся на спину.
   Мефодий ступил на порог, еще раз взглянул на серебрящиеся плиты, попытался на всякий случай запомнить хотя бы дюжину первых – дальше все уже путалось и прыгало – и… сделал первый шаг… Ему почудилось, что он сорвался с вышки в ледяное море и теперь летит вниз. Мгновение, которое его нога провела в воздухе, опускаясь на плиту, показалось бесконечным, растянувшись на века и столетия. Плита глубоко чавкнула, провалилась вниз и… остановилась.
   Мефодий ощутил, как по его телу, от ступни и до мозга, прокатилась волна. Лабиринт изучал его, готовый в любое мгновение спокойно и без всяких эмоций закрыть файл, озаглавленный "Мефодий Буслаев".
   И – не закрыл его.
   Даф шагнула за ним.
   Путь назад был отрезан. Депресняк без особого сожаления проводил их взглядом.

***

   Шаг… Шаг… Шаг… И каждый был точно последним. Плиты вздрагивали под ногами и неуловимо погружались в ничто. Мефодий ясно ощущал глухой толчок, повторявшийся дважды. Когда ступал он и когда ступала Даф. Ее шаги были легче, неуловимее. Она двигалась легко и грациозно, точно кошка. Неудивительно, что Депресняк, мурлыкавший теперь снаружи, охотно признал в ней хозяйку.
   Перед каждым новым шагом сердце у Мефодия замирало… Прав ли он, не ошибается ли… Ощущение было как у человека, который идет по минному полю. Плита, плита, еще плита. Мефодий так и не понял, существовала ли в чередовании плит система или же систему стоило искать именно в бессистемной причудливости, в которой плиты были расположены.
   Иногда они примыкали прямо, иногда диагонально, иногда же – по счастью, нечасто – приходилось делать рискованный прыжок, что было особенно сложно. Не сам даже прыжок, а то, что сразу за ним прыгала Даф, которая случайно могла вытолкнуть его или вылететь сама из мраморного квадрата. Но где-то внутри, в его сердце жил азарт… Ему нравился лабиринт, нравился риск, нравилось ощущать, как вздрагивает очередная плита, покорно принимая его ногу. Мало-помалу росла его уверенность в себе. Меф больше не прикусывал губу и не закрывал невольно глаза, ступая на новую плиту.
   С каждым мгновением его ощущение лабиринта возрастало. Он и лабиринт становились постепенно единым целым, сливались, растворялись друг в друге. У них были одни глаза, одни уши, единая кровеносная система и плоть. Мефодий видел и знал все, что знал лабиринт. Лабиринт видел и знал все, что было известно Мефодию. Хорошо или скверно – это было так. Тайны и преграды, существовавшие между ними, исчезли.
   Мефодий вгляделся в соседнюю темную плиту и увидел н ней небольшую руну. Ее значение было ему неясно, но лишь до тех пор, пока он внезапно не сообразил, что руна – это не просто рисунок. Руна – это образ, идея, оттиск мечты. На руну не надо смотреть – в нее нужно заглядывать, как в колодец.
   – Это плита огня! Здесь таких немало… – сказал он.
   "Как это плита огня?.." – подумала Даф. Подумала, но не произнесла вслух.
   Что-то чужеродное настойчиво и мгновенно мелькнуло у нее в сознании. Коричневое, гибкое… Короткий крик – и трясина, принявшая нечто, ставшее ничем. Стремительно метнулся ввысь голубоватой искрой освободившийся эйдос.
   – Да, пепел… Пепел и прах! – сказал Мефодий, отворачиваясь.
   – Ты что, мысли мои читаешь? Прекращай! – возмутилась Даф.
   Мефодий пожал плечами:
   – Извини… Потом, может, и не буду, а сейчас…
   – Сейчас само собой получается?
   – Вроде того…
   – А та, другая плита нормальная?
   Мефодий вновь заглянул в открывшуюся перед ним бездну.
   Нет. Это плита старых ошибок… Она хуже огненной. Ты вспоминаешь все свои ошибки, самые горькие, самые унизительные моменты жизни разом, усиленные в сотни раз… и умираешь от боли, которую невозможно вынести… а вот эта плита, через одну, что слегка выщерблена, – плита превращений… Ты превращаешься в то животное, которое тебе ближе по духу, тебя охватывает восторг, ты обо всем забываешь, несешься очертя голову, и… твоя жизнь обрывается на какой-то другой плите. Ее магического действия плита превращение ничуть не ослабляет.
   – А та, соседняя?
   Мефодий присел на корточки, вглядываясь.
   – Хм… Честно говоря, я не понял, что означает этот знак… Что-то расплывчатое. Эта плита… ну вроде… плиты сумасшедшей медлительности, трусости… Ты медлишь, откладываешь, боишься принимать решения, упускаешь возможности, тебя просто парализует медлительностью… Ты застываешь на месте, а плита спустя некоторое время проваливается… Вместе с тобой. И ты даже в падении сомневаешься, поступил ли ты верно или нет.
   – Что-то больно философское! – сказала Даф, оглядывая ковер плит, казавшийся ей, в отличие от Мефодия, совсем однообразным. Это для него каждая плита была особенной.
   – Ага… Зато вон там – ах да, ты же не видишь клейма! – плита милых внезапностей. С тем, кто наступил на нее, вечно начинает что-то творится: люки без крышек, карманники, упал на ровном месте, обжег руку, прищемил палец, сел не в тот вагон, сломал ногу, выпил уксус… Тут, конечно, все ускорено и уксуса нет, но финал ясен…
   Мефодий оглянулся в другую сторону:
   – А вот еще плита огня… тут их куча… Плита голода… Мороза… Болезни… Лени…
   – Как это лени? Разве это опасно?
   – Смотря какая лень… В случае этой лени мы с тобой попросту расползлись бы по плите амебами. Вялыми, дряблыми, опустившимися. Нам было бы лень разговаривать, смотреть по сторонам, думать… А третья плита, ну если вот от этой считать, плита предательства! Ты меня чуть на нее не толкнула!
   – И что бы случилось?
   Мефодий прищурился:
   – Разве не ясно? В последний раз на этой плите два родных брата вонзили друг в друга кинжалы, а прежде были не разлей вода. Не расставались ни на минуту.
   – А если бы наступил один? В смысле, если бы кто-то один шел?
   – Не знаю… Не видно… хотя… Такое тоже было… однажды… тогда человек просто предал сам себя, свои надежды и устремления, и это было еще хуже. Мерзко и отвратительно, как ничто другое. Ему стало так скверно, что он шагнул на соседнюю плиту огня и перестал существовать… Остался один пепел. Но так было даже лучше, потому что хотя бы боль исчезла.
   – Ну пошли… Ты куда хотел наступить? Сюда? – поторопила Даф. Отрешенное и прозорливое состояние Мефодия ей совсем не нравилось.
   – Стой! – вдруг крикнул Мефодий. Его занесенная нога замерла над плитой, на которую собиралась опуститься, и вернулась обратно. Нет, эта плита определенно излучала серебристое безопасное сияние, но… одновременно что-то было не так. Какой-то подвох, сбой ритма…
   – Да стою я, стою… Никто уже никуда не спешит! – пробурчала Дафна, ровным счетом ничего не понимавшая.
   Мефодий ждал, пристально уставившись на плиту. Он сам не знал, что заставляет его это делать. Пять минут, десять… Даф переступала с ноги на ногу, ощущая себя застоявшимся осликом.
   – Ты же говоришь, что это таплита! Или ты уже сомневаешься?
   – Нет, не сомневаюсь. Та.
   – Так чего же ты ждешь?
   – Не мешай!!!
   Даф с тревогой уставилась на Мефодия. Такой интонации у него она еще не слышала. "Ну вот! Мной уже командуют! И кто? Почти лопухоид! Правда, не совсем, но все же!" – подумала она.
   Мефодий продолжал ждать, сам не зная чего. Внезапно твердые и определенные очертания плиты дрогнули и куда-то поплыли. "А вдруг я ошибся?" – сказал себе Мефодий и тотчас… не размышляя, сделал шаг.
   Плита дрогнула, пошла вниз и… выдержала. Бытие не раскололось. Мефодий не ощутил ничего, кроме легкого покалывания. Даф поспешила за ним.
   – Плита терпения. Она убивает торопливых, – пояснил Мефодий.
   И снова они шли по сияющей дороге, стараясь не смотреть, сколько осталось еще. Внезапно Мефодий понял, что мерцающая дорога обрывается за шаг до приоткрытой двери. Впереди была всего одна плита – один шаг, один белый квадрат, но можно ли было сделать этот шаг? Там, где не существовало ни времени, ни пространства, одна плита могла оказаться глубже всей вселенной. И стать последней, как если бы не было всего предыдущего пути.
   Мефодий вгляделся в плиту. Внешним зрением, внутренним. Бесполезно. Плита оставалась непроницаемой. Но очевидно было одно – к двери могла вести только эта широкая плита, примыкавшая точно к порогу. Его единство с лабиринтом не исчезло, нет, но лабиринт определенно что-то скрывал от него. Коварно и лукаво.
   – Ты ничего не видишь? – с беспокойством спросил Дафна.
   – Нет, ничего…
   – Думаешь, это ловушка?
   – Откуда я знаю?
   – Но если не ловушка, тогда зачем емупрятать от тебя?
   – У него могут быть свои причины, – заметил Мефодий.
   – Но мы можем стоять здесь бесконечно. До тех пор, пока и остальная дорога не погаснет. И мы останемся здесь – в шаге от успеха, на пороге удачи.
   – Или неудачи!
   – Но ведь обойти плиту нельзя? Или прыгнуть? Смотри, другой ступеньки просто быть не может… Дверь как раз по ширине этой единственной ступеньки!
   – Я знаю… – перебил Мефодий.
   Даф капризно покосилась на него.
   – Ты все знаешь или споришь только со мной? – вкрадчиво спросила она.
   – Я спорю только с тобой, – сказал Мефодий и понял, что это почти правда.
   Он набрал полную грудь воздуха и… сделал шаг. Он не был уверен, что это мудро, и… так оно и оказалось. Хотя о том, что мудрость понятие относительное, редко думаешь в момент, когда она отказывает.
   Мефодий увидел, как из плиты, которой только что коснулась его нога, навстречу ему шагнул человек. Это был длинноволосый мальчишка – подвижный, быстрый, с нагловатыми глазами. В короткий миг, пока прозрение истины, кто это может быть, доходило до его разума, мальчишка одной рукой резко ударил его по лицу, а другой потянулся к рукояти меча. В глазах у Мефодия все раздвоилось, запрыгали искры. Он понял, что сражается сам с собой. Со своим вторым страшным "я", с той своей частью, которая была абсолютно реальна, поскольку тоже являлась им.
   Защищаясь, Мефодий схватил своего врага за руку и оттолкнул ее. Мальчишка без размаха снова коротко ударил его и, нагло смотря на него своими выпуклыми страшными глазами, схватился за рукоять. Меф прекрасно понял, что он хочет – завладеть мечом Древнира и вогнать его ему в грудь. Если физические силы их были почти равны, то силой духа и ярости враг намного превосходил теперешнего Мефодия. "Сила ничто, дух все", – мелькнул в памяти какой-то несвежий, но очень мудрый слоган…
   Мефодий собрался и, вспоминая уроки Эди Хаврона, попытался выбросить кулак своему второму "я" в челюсть. Но длинноволосый успел уклониться и, обхватив Мефодия, сбил его с ног. Дальше Мефодий уже ничего не помнил. Все было как в тумане. Кажется, они куда-то покатились, а затем все внезапно потемнело у него перед глазами.
   Даф, шагнувшая на плиту после Мефодия, ничего не понимала. Она не видел двойника, а видела лишь то, что Мефодий, странно побледнев, пятится. Одна его рука старалась выхватить меч, а другая – левая, более слабая, пыталась помешать ей, цепляясь в правую ногтями. Еще спустя мгновение Меф упал на плиту и стал кататься по ней, опасно приближаясь к границе плиты. Дважды он едва не скатывался в ничто, и дважды ему удавалось откатиться. Дафне казалось, что Мефодием овладело странное безумие. Его зубы с ненавистью грызли губы, точно они были чужими.
   Даф попыталась удержать его, но Мефодий был гораздо сильнее. Едва ли осознавая, что делает, он сбил Даф с ног и вместе с ней покатился к границе плиты.
   Даф закричала. Теперь выхода у нее не оставалось. Боясь не успеть, она со странной внутренней ясностью и знанием, что делать, сорвала с себя шнурок с крыльями и накинула его на шею Мефодию. Бронзовые крылья качнулись. Флейта сострадательно и грустно подпрыгнула в рюкзаке.
   Мефодий очнулся, коротким толчком выплыл из небытия. Он лежал на краю плиты, касаясь ее четко очерченной границы. Ладонь, которой он вцепился в рукоять меча, разжалась. Она была скользкой от пота. Даф, успевшая встать, смотрела на него с ужасом.
   У себя на шее Мефодий обнаружил шнурок с крыльями.
   – Зачем это? – спросил он механически. Удивляться в данный момент он был не в состоянии – слишком устал.
   – Крылья обладают отрезвляющей и успокаивающей магией… Ты в порядке? Давай их сюда! – сказала Даф, решительно отбирая у Мефодия свой талисман.
   Мефодий заметил, что она сильно не в духе.
   – Чего ты?
   – Ничего! Отстань от меня! – буркнула Даф.
   "Детка, осторожнее с крыльями! Страж света, который наденет шнурок со своими крыльями на шею смертного, полюбит этого человека и будет любить его вечно", – вспомнила Дафна слова Отставной Феи.
   Конечно, О старухе говорили, что она выжила из ума, но…
   "Пррр! – успокоила себя Даф. – Давайте разберемся! Разве я в него сейчас влюблена? В этого самодовольного хамоватого типа с отколотым зубом? Ха и еще раз ха! Тупое пророчество!"
   Но все же на душе у нее было тревожно.
   – Это была последняя плита! Мы пришли! – вдруг услышала она голос Мефодия.
   Он толкнул ладонью дверь. Дверь, скрипнув, открылась. Мефодий вошел в дальнюю комнату Храма. Она оказалась неожиданно маленькой, тесной, что совсем не вязалось с громадностью лабиринта. Потолок нависал так низко, что, казалось, можно коснуться его рукой.
   Мефодий остановился. У него возникло ощущение, что вообще никогда отсюда не уходил. Что это место уже известно ему до боли, до пролежней, так, будто он всю жизнь только и делал, что входил в эту комнату и не мог из нее врываться. Он стоял перед свинцовым саркофагом с оттиснутыми на нем древними знаками – саркофагом из своего давнего кошмара. Он смотрел на саркофаг и чувствовал, как там внутри, в саркофаге, что-то пробуждается, повинуясь его взгляду. Что-то не имеющее ни формы, ни сути, ни собственной воли, а лишь не знающую преград силу.

***

   Свинец саркофага был тусклым, с мелкими вкраплениями чего-то чужеродного. Там, куда упирался его взгляд, Мефодий заметил потеки свинца. Саркофаг плавился.
   – Что там внутри? – шепотом спросила Даф.
   Ничуть не меньше самого саркофага ее беспокоило странное и отрешенное выражение лица Мефодия. Он точно был уже не с ней. Его сознание, освободившееся от лабиринта, теперь почти слилось с тем, что было внутри саркофага. С тем, что ждало его долгие тысячелетия.
   – Что там, Меф?
   – Не знаю, – сонно откликнулся Мефодий.
   – Ты знаешь! Ты должен знать, иначе саркофаг не позвал бы тебя! – уверенно сказала Даф.
   – Там… там нечто… Я ничего про него не знаю: я его только чувствую!
   – Ты что, даже не знаешь, живое оно или нет?
   – Нет. Оно ни мертвое, ни живое… Ни доброе ни злое, ни любопытное ни равнодушное. Оно даже не из другого мира и не из другого измерения. Оно было здесь, на Срединных землях, всегда, а порой – очень давно – спускалось и в наш мир.
   – Почему древние заточили его тут?
   – Они… они боялись.
   – Боялись его?
   – Боялись и его, и за него. И хотели, чтобы оно было найдено, и опасались этого… Все сложно, неопределенно. Они поклонялись ему долгие тысячелетия и – ни разу не воспользовались им. Они были очень мудрые и опасались к нему прибегать, потому что в сочетании с мудростью оно особенно опасно.
   – Так что же это за нечто! ЧТО ОНО ТАКОЕ?
   Мефодий ответил после большой паузы. Ему сложно было определиться, но конец он понял.
   – Это… всесилие, равное богам. Нечто, не имеющее очертаний и своей воли. Одно всесилие, всемогущество, лишенное всех иных окрасов и примесей… Я не знаю толком, как объяснить. Оно может все, но не хочет ничего.
   – Как такое может быть? Как оно может не иметь воли? Это же всесилие? – усомнилась Даф.
   Буслаев пожал плечами:
   – Если задуматься, только так и может быть. Всесилие именно потому и всесилие, что оно может все, но не хочет ничего. Оно бесформенное, как океан. У него лишь одно желание – стать чьей-то частью и служить ему, забавляясь тем, что оно, всесилие, получило наконец свое "я". А потом, возможно через долгие годы, оставить его и вновь вернуться сюда, в Храм. Но лишь тогда, когда сам хозяин захочет этого, потому что своей воли у него нет.
   – И сейчас оно хочет стать твоей частью? – спросила Дафна.
   – Да… Или нет. Но, скорее, все-таки "да". Такое слабое "да", – подумав, сказал Мефодий.
   – Слабое? Ты не понимаешь, что такое слабое "да" того, кто вообще не имеет воли и не в состоянии сказать "да". Это чудовищно сильное "да", – пробормотала Даф.
   Теперь свинцовые слезы уже не просто сбегали по саркофагу. Они текли ручьем. Но странно – саркофаг не таял, хотя под ним на плитах натекла уже целая свинцовая лужа. Лишь в одном месте, в боку по самому центру, в саркофаге открылось вдруг отверстие правильной круглой формы, чем-то похожее на скважину для древнего ключа.
   Дафна забеспокоилась. Она вспомнила внезапно о своей миссии. О том, что не должна позволить Мефодию получить то, что может послужить мраку. "А что, если…" – мелькнула у нее мыль.
   – А ко мне онопошло бы? – спросила Даф, решив воспользоваться все тем же странным, прозорливо-отрешенным состоянием Мефодия.
   Мальчишка повернулся к ней. Его зрачки испускали мертвенный лунный свет.
   – Нет. Ты ему не нужна. И к тебе оно бы не пошло. От тебя ему нужно другое. Твой рог. Рог холода. Только он сможет остудить саркофаг, – сказал он глухо, будто голосом его говорил кто-то еще.
   – Я не дам ему рога!
   – От тебя ничего уже не зависит. Путь рога закончится здесь. Отсюда этому артефакту уже не выйти… – сказал Мефодий и властно протянул руку ладонью наверх, как это некогда делал Арей.
   Даф ощутила, как рог Минотавра против ее воли устремляется вперед. Она попыталась удержать его, но ее лишь обожгло холодом. Даф поняла, что, если не отпустит рог – тот затянет ее в раскаленное чрево саркофага вслед за собой.
   Нет, рог Минотавра не был артефактом света. Он использовал ее с самой первой минуты, когда она увидела его в хранилище Дома Светлейших. Она была нужна рогу лишь для того, чтобы доставить его сюда, в дальнюю комнату Храма.
   Даф разжала ладонь, уступая. Рог скользнул в круглое отверстие в боку саркофага, раскаленного и плачущего свинцом, и вошел туда почти целиком. Нет, он не повернулся – это был ключ иного рода. От рога во все стороны пошли волны холода. Он таял, как сосулька, и, истаивая, отдавал свой холод саркофагу.
   – Теперь… сделай это теперь! – сказала Дафна, сама не понимая, зачем говорит это и ее ли это голос.
   Мефодий протянул руку и коснулся саркофага. Ему потребовалось лишь короткое, почти неуловимое касание. Пальцы обожгло холодом и жаром, а потом всесилие, жившее в саркофаге, просто вошло в него.
   Даф, напряженно смотревшая на Мефодия, не обнаружила в нем никаких особенных изменений. Это был все тот же Мефодий… или не тот?
   – Ты что-нибудь чувствуешь? Что-нибудь особенное? – спросила она.
   Мефодий долго молчал, прислушиваясь к себе, нашаривая слова.
   – Нет. Пока нет. Оно затаилось и наблюдает. Или просто не пришло еще время для его полного пробуждения. Но я знаю, что мы должны уходить отсюда. Здесь нам больше нечего делать.
   Назад через лабиринт Мефодий шел спокойно, широкими шагами, не думая о плитах и не всматриваясь в лунную дорогу. Он ощутил вдруг, что лабиринт, расставшийся со своей тайной, уже не страшен им.

***

   Когда они вышли наружу, Храм Вечного Ристалища уже не показался им таким огромным. Правда, они почти и не оглядывались. Вскоре зоркая Дафна увидела впереди чей-то силуэт. Они подошли ближе и узнали Арея. На щеке у него запеклась кровь. Рядом с Ареем на земле сидел горбун Лигул и тряс головой. На лбу у Лигула был заметен след от удара мечом плашмя. Доспехи горбуна выглядели порядком помятыми.
   Арей с мрачной улыбкой посмотрел на подошедшую Даф.
   – Разумеется, меня сейчас попытаются спросить: "Что здесь произошло?" Этот глуповатый вопросик буквально оттиснут на лбу у нашей светлой мадмуазель с черными перьями на крыльях. Не так ли? – спросил мечник.
   – Да, – кивнула Дафна. Отрицать очевидное было глупее, чем его признать.
   – Итак, поясню, – насмешливо сказал Арей. – Мы были здесь, оказывается, не одни. Мне мило составили компанию мой друг Лигул и… друг моего друга Яраат. Как настоящие друзья, они решили сделать мне сюрприз и не предупредили о приходе. Подкрались. Чтобы почесать мне спину кинжалом. Однако мне вовремя позвонила по внутреннему телефону моя тетя Интуиция. После краткого обмена мнениями Яраат предусмотрительно скрылся. Хотел бы я знать, какой из своих артефактов он использовал. В качестве сувенира Яраат оставил саблю тигриного укуса и своего друга Лигула, который на радостях упал и набил себе шишку. Не так ли, друг Лигул?
   Горбун, сидящий со скрещенными на груди руками, гневно засопел.
   – Мне непонятна твоя ирония, Арей. Убивать тебя не входило в наши планы. Нам нужно было только подстраховаться, чтобы то, что вынес Мефодий, досталось мраку, – сказал он.
   – Я так и понял, когда вы оба набросились на меня и стали нежно, как на первом свидании, щупать своими железяками мой нагрудник и шнур дарха. Что же до Яраата – я надеюсь, наши дороги жизни еще пересекутся. И это будет последний перекресток одной из троп, – вежливо сказал Арей.
   – Так, значит, Яраата выпустил Лигул? – спросил Мефодий.
   – Да. Насколько я понимаю, Яраат был нужен ему, чтобы дистанционно повлиять на Троила. Он обладает кое-какими способностями к дистанционному зомбированию, – заметил Арей.
   – Он зомбировал Троила? – недоверчиво спросила Даф.
   – Нет. Троил был им не по зубам. Но с защитой его секретаря Беренария они справились и зомбировали бедолагу. А Беренарий, в свою очередь, подбросил Троилу небольшой перстенек, известный в узких кругах очень широкой магической магщественности как перстень подавления воли. Наверняка, разговаривая с тобой, Троил то и дело смотрел на перстень. Такое уж свойство этого артефакта – он подавляет волю того, кто смотрит на него. Отвести же надолго взгляд никто не в силах.
   – Но для чего они все это сделали?
   – Этим жучинам, надо полагать, требовался рог Минотавра. И курьер, который бы его доставил. Курьером была, разумеется, ты, Даф. Однако Беренарий и Яраат не учли, что Троил не дурак. Несмотря на перстень, он сохранил достаточно здравого смысла, чтобы понять, что им пытаются манипулировать. Правда, его погубила излишняя мягкость. Он не предпринял сразу никаких мер и выжидал. И тогда Беренарию ничего не оставалось, кроме как подбросить ему ту шкатулку с чешуей Тифона. А заодно и твое перо, Даф… Надеюсь, что Троил все же выживет, хотя по большому счету я не сентиментален. Просто бедолага троил не самое худшее, что может пожелать для себя мрак.
   – А как насчет Мамзелькиной? Ну, что кто-то должен погибнуть и она сделала запись карандашиком?
   – Как я понимаю, никакой записи не было. Старушка попыталась нам помочь, но весьма своеобразно, в своей трогательной манере. Предупредить о Лигуле и Яраате, оставаясь при этом в рамках… м-м… профессиональной этики, что ли… – сказала Арей.
   Мефодий почувствовал, что горбун Лигул уже несколько минут с жадностью смотрит на него, точно стремится осмыслить что-то, но не может. Всматривается в его лицо, в глаза, в пустые руки. Всматривается и не понимает.
   – Что же мальчишка вынес из лабиринта? Поглоти меня свет, где оно – то, ради чего я жил все эти годы? – спросил он наконец.
   Дафна присела возле горбуна на корточки. Он был ей даже не противен. Она не ощущала к нему ненависти. Он был для нее… как большой черный блестящий жук, который ползет по засохшему навозу.
   – Мефодий получил там всемогущество. Абсолютную силу, не имеющую никакого окраса. Силу, лишенную собственной воли, формы, желания. Силу, которую сложно отнять и еще сложнее подчинить. Теперь все будет зависеть от того, какую дорогу он выберет. Будет ли это путь тьмы или путь света… – сказала она Лигулу.
   Горбун облизал губы, поспешно соображая.
   – Я могу сделать молодому человеку очень интересное и выгодное предложение! Предложение, от которого невозможно отказаться! – бодро сказал он.
   Арей расхохотался своим страшным гулким смехом:
   – Всмотрись в него, горбун! Я тебя знаю, ты же не дурак, хотя порой и работаешь в этом амплуа. Внимательно всмотрись в мальчишку… А теперь отними это, если сможешь. Смелее: ни я, ни Даф не будем тебе мешать. Отними же, чего ты ждешь?
   Яростные глазки горбуна просверлили Мефодия. Это длилось долго, очень долго. Наконец Лигул отвел взгляд.
   – Да, этоне отнимешь. Этоуже стало его частью. Этонельзя ни украсть, ни выманить. Даже прикончив его, мы ничего не выиграем, – прошипел он недовольно.
   – Разумеется. Занятно, что ты понял это только теперь, – сказал Арей.
   – И знаешь, что меня бесит! Что вся эта сила зависит от одного крошечного, ничтожного эйдоса! – негромко, но с угрозой произнес Лигул.
   Мечник Арей шагнул к Мефодию и внезапно, подчинившись внутреннему порыву, опустился на одно колено.
   – Запомни, что я скажу тебе, мальчишка-лопухоид. Вчерашний лопухоид, но все же… Ты не освоил еще ту силу, что живет в тебе, не приручил ее… Многое тебе еще предстоит понять и многое пережить, прежде чем сила, пришедшая к тебе, станет действительно твоей силой. Но это произойдет рано или поздно, я знаю. Впереди у тебя длинный извилистый путь, но ты придешь к нам, повелитель мрака, и поставишь последнюю точку в существовании этого безумного мира! – сказал он.
   – Или откроешь новую страницу, повелитель света! – шепотом сказала Мефодию Дафна.